– Примерь их, князь, – протянул воеводе валенки Пётр. – Увидишь, в них гораздо теплее, чем в сапогах. Это валенки.
Бутурлин крикнул своего слугу Пахома и переобулся. И правда, стало гораздо теплее. И ноге удобно. Нужно будет и жене такие валенки попросить. Между тем к Бутурлину подошёл незнакомый ему сотник в кафтане полка Афанасия Левшина. Оказывается, два дня назад в Вершилово прибыло пополнение. Государь прислал сотника Ивана Малинина и ещё десяток стрельцов с семьями. Да ещё и семьи тех двадцати стрельцов, что уже были при Пожарском. Чудно. Всё чудно с эти молодым Пожарским.
Втроём, Бутурлин, Малинин и Пожарский, договорились, как проводить испытания. Сначала будет бег на две версты. Побегут десяток стрельцов от Бутурлина, десяток от Пожарского и весь десяток Малинина. Дорогу, как сообщил Пожарский, разметили еловыми веточками, и заблудиться ни у кого не получится. Зачёт ведётся по последнему в десятке: когда он прибежит, значит, прибежал весь десяток. Тот, кто прибежит первым, получит отдельный подарок от княжича.
Народ одобрительно загудел, выслушав условие. А Бутурлин опять поразился жителям Вершилова. Они были не забиты, как другие крестьяне, с которыми имел дело воевода. Всего-то четыре месяца прошло, как этот отрок прибыл в отцову вотчину. Как бы не распустил он людишек вконец.
Вторым испытанием будет стрельба из пищалей. Стреляют также десять человек, победителем считается тот десяток, который первым поразит мишень двадцать раз.
Третьим испытанием будет стрельба из арбалетов на точность с пятидесяти шагов. В центре щита будет небольшой круг. Потом круг побольше. И наконец, третий круг, самый большой. Попадание в первый круг даст 10, во второй – 9 и в третий – 8. Сумма всех десяти стрел и выявит победителя.
Когда княжич объявил все правила, он пригласил боярина и сотника занять с ним место на помосте. Василий Матвеевич поднялся на возвышение. Там стояло три резных стула с высокими спинками. Пожарский предложил князю сесть в среднее, а сам занял место по левую руку, уступая второе место сотнику Малинину.
«Умно, – усмехнулся про себя князь, – показывает, что он самый младший по возрасту. Иной спесивец полез бы по правую руку, а то бы и в центр взгромоздился. Умно».
Бабахнула пищаль, и бегуны бросились по отмеченной еловыми ветками дороге вперёд. Бутурлин заметил, что десяток княжича не рванулся сломя голову вперёд, а даже отстал от самых ретивых. Однако через пару минут, когда самые прыткие пробежали почти половину версты, положение стало меняться. Не бегавшие каждый день московские стрельцы стали выдыхаться, и люди княжича их обогнали. Нижегородцы по-прежнему были впереди. Ещё через минуту и среди бегунов воеводы появились отстающие, а один из стрельцов Пожарского вдруг побежал гораздо быстрее и скоро вышел на первое место. Ещё пара минут, и он пересёк натянутую на финише ленточку. Следом прибежал один из нижегородцев, а вот потом – оставшиеся девять стрельцов Пожарского. Последний из нижегородцев пересёк черту ещё через минуту, а вот москвичи тянулись и тянулись, некоторые даже под свист зрителей перешли на шаг. Слишком быстро начали, понял ошибку стрельцов воевода, вот на весь путь сил и не хватило. Но того стрельца, кто из местных первым пришёл, он решил потом наградить.
Стрельба из пищалей началась со странностей. Воевода выставил десять, Малинин – десять, а княжич только девять человек. И бердыша было всего три. Опять чудит княжич, ничего он не понимает в огненных баталиях.
Результат боярина потряс. Чтобы поразить мишени, каждому нужно было выстрелить как минимум два раза, при этом дважды попасть в мишень. Стрельцы стали заряжать пищали, княжеские же стрельцы вышли с длиннющими шпанскими мушкетами, но, как ни странно, первые три выстрела произвели именно люди Пожарского. А потом случилось небывалое. Вместо того чтобы долго и упорно заряжать свой мушкет, стрелок взял заряженный мушкет товарища, произвёл выстрел, а потом снова взял заряженный мушкет, прицелился и выстрелил. Пока стрелок стрелял второй раз, ему подали снова заряженный мушкет. Остальные стрельцы только закончили заряжать свои мушкеты во второй раз, а стрельцы Пожарского уже потянулись с поля к трибунам: все двадцать мишеней были поражены.
Второй залп нижегородцев показал, что четыре пули прошли мимо цели и нужен ещё один залп. Снова потянулись минуты на заряжание, и грянул третий залп. Теперь все нижегородские мишени были поражены. Москвичи при этом только успели зарядить третий раз, и, что самое печальное для Малинина, одна мишень оказалась не пробитой. Но ждать четвёртого залпа москвичей не стали. Князь Бутурлин прекратил состязание: и так всё было ясно.
– А хитёр ты, княжич, вон каку штуку придумал, я-то сразу не понял. Молодец, отрок, отпишу отцу, что зело разумен растёшь, а своих стрельцов теперь и так тоже тренировать стану. Хитро!
И в третьем испытании всё повторилось: самые точные стрельцы из арбалета – у княжича, самые плохие – у Малинина, нижегородцы же посредине.
А в конце стрельцы Пожарского продемонстрировали кидание ножей на меткость и взбирание на отвесную трёхсаженную стену с помощью кошки и верёвки. Нижегородцы попытались это повторить, но только болтались на верёвке, не в силах высоко подняться.
– Уделал ты меня, Пётр Дмитриевич, – довольный всем увиденным, обнял княжича воевода. – Под орех разбил старика, полная у меня конфузия. Но ведь и мои стрельцы, как кутят, превзошли москвичей. Что скажешь, сотник?
– Я ведь этих стрельцов хорошо знаю, они почти все из моей сотни. В сотне были самые неопытные, а теперь поди совладай с ними… – И сотник уныло махнул рукой.
– Василий Матвеич, ты пришли сюда десяток стрельцов, каких выберешь, будут мои вместе с ними заниматься, смотришь, и подтянутся, – предложил Пётр.
– Где же они у тебя жить будут? Каждый день из Нижнего не наездишься.
– Я завтра ещё двадцать домов закладываю, дабы пополнение поселить, заодно и для твоих стрельцов дома выделю. Пусть живут и учатся, – успокоил его Пожарский.
– Добро, быть по сему! Ну а теперь веди в храм свой, хвастай.
Событие сорок третье
Василий Полуяров, которого княжич именовал немецким словом «агроном», остановил возок у дома Фомы Андронова и пошёл на двор. Это была обычная поездка по крестьянам, у которых должны были народиться телята. Телята были ещё не от лучших производителей, что удалось собрать по всей губернии Василию, а самые обычные телята, непонятно от кого. Интерес они будут представлять лишь через год, но занести новорождённых в списки нужно. Порядок.
Ещё двор Андроновых был поставлен Полуяровым, по приказу княжича, на особый учёт. Один раз, с месяц назад, объезжая дворы и проверяя содержание скотины, агроном увидел, что у Фомы навоз из коровника два дня не убирался, а жена ходит с синяком под глазом. Тогда Полуяров засветил крестьянину такой же синяк, как и у жены, чтобы той не обидно было, заставил при нём очистить коровник и предупредил, что если такое повторится ещё один раз, то, по приказу княжича, Фоме отрежут уши.
И вот этот день настал. Жена Андронова выбежала встречать Василия с новым синяком, а сам Фома валялся в сенях нового дома прямо на полу и был пьян. Ладно, решил Полуяров, уши так уши. Ни слова не говоря зарёванной бабе, он развернулся и уехал в Вершилово. Там он нашёл пана Янека и взял с собой для поддержки одного из стрельцов – Ивана Пырьева, тот как раз с ляхом упражнялся на саблях. По дороге Полуяров рассказал воинам, зачем они ему понадобились.
– Точно ли сказал Пётр Дмитриевич на второй раз уши обрезать? – уточнил Пырьев.
– Сам подумай, стрелец, стал бы я такое над человеком творить, если бы не получил распоряжение от княжича? – успокоил стрельца агроном.
– Человек понимает с первого раза, а этот холоп заслужил, значит, раз ему неймётся, – констатировал лях.
В доме у Фомы ничего кардинально не изменилось, разве что на причитания побитой жены вышла пара соседок. Стрелец с ляхом споро вытащили на улицу тушку пьянчужки и, раздев до пояса, окатили ведром колодезной воды. Андронов заворочался и стал продирать глаза. После второго ведра он уже начал «вязать лыко». Когда же до него дошло, что сейчас будут делать с ним эти «изверги», то Фома во мгновение ока протрезвел. Он начал кататься в ногах у Полуярова и просить простить его ради бога, пожалеть малых детушек.